Красавец-мужчина или Как Павел Петрович занимался аутотренингом

—Да уж, КРАСАВЕЦ! — с сарказмом пробурчал Павел Петрович Кухоморов, стоя в душевой и разглядывая себя, голого, в зеркало.

Нет, в одежде он был ещё ничего… пиджак скрадывал пивной живот, рубашка с длинным рукавом прятала густую рыжую поросль на груди, спине и плечах. Про брюки и говорить нечего: правильно скроенные, они зрительно намекали, что ноги стройны, мускулисты…

—И ужасно волосаты…— обречённо сознался пожилой мужчина, поливая себя струями воды и со скепсисом продолжая оценивать собственную внешность.

Он бы и не оценивал, и в зеркало лишний раз не смотрелся, зачем ему заниматься самобичеванием?! Что он, извращенец, что ли… Но бывшая жена, с которой уже лет десять как в разводе, когда-то, на заре их совместной жизни, настояла на необходимости огромного зеркала, занимающего целую стену в душевой кабине.

Сказала, что ей нужно аппликации из лечебных грязей делать, масочки, притирочки, скрабики… И важно это творить не на ощупь, типа:

—А где это у меня попа и целлюлит на ней? Сейчас я тебя нащупаю, противны-ыый! И намажу!

—Нет! — объяснила молодая жена, —Так делают только несчастные нелюбимые некрасивые женщины, у которых муж не может установить зеркало с функцией незапотевания!

Павел Петрович офигел, скукожился, хотел что-то возразить, но ему не дали:

—Ты что, не понимаешь, что кожа не вся одинаковая?! — кипятилась молодая жена, — Она у меня комбинированная! Мне важно каждый участок разными скрабами мазать, жлоб!

Жлобом в глазах молодой жены Павел Петрович быть не хотел. Пробурчав себе под нос, что «женился он на нормальной женщине, а получил комбинированную, которую, видимо сшили по выкройке Франкейнштейна», мужчина сделал так, как просила супруга.

Но вот, прошло время, случился развод, и супруга съехала со всеми скрабиками и целлюлитными участками к другому мужику, а Павлу Петровичу, в память о недолгой совместной жизни, осталась дурацкая душевая кабина с зеркалом в полный рост. И теперь он вынужден каждый раз, принимая душ, обрастать комплексами по поводу своей внешности.

— Краа-са-вец…— снова протянул Павел Петрович, поворачиваясь боком и заглядывая себе за спину. Спина — широкая, по-мужски мощная, в принципе красивая, стыдливо прятала всю свою красоту (бицепсы-трицепсы, дельты, широчайшие мышцы) под густым слоем рыжих волос. Мужчина напоминал кокос. Или орангутанга. Да-да. Орангутанга больше. Лысого орангутанга, если быть точнее.

Кухоморский, расстроенно покачал головой и цыкнул зубом, сплёвывая попавшую в рот пену. В последнее время он перестал покупать шампунь и всё тело мыл обычным мылом. Даже голову.

—А зачем мне шампунь, —бурчал Павел Петрович, приглаживая редкие короткие пряди волос над ушами. Мне этот шампунь нужен, как лысому — расчёска!

Да, расчёска Павлу Петровичу тоже не требовалась, как и шампунь. Голова мужчины блестела на солнышке пасхальным яйцом. Лысина радовала размерами, она была круглая, гладкая, потерявшая даже тот длинный чубчик, который Павел Петрович так любил раскладывать и мазать бальзамом, чтобы он не трепыхался под порывами ветерка, а лежал ровно, как приклеенный. Чубчик продержался лет пять, оставив после себя приятные воспоминания, маленькую расчёску на длинной ручке и банку с бальзамом «для ослабленных волос».

Как ни старался Павел Петрович, как не ухаживал за своим чубчиком, но он захирел, зачах и пропал. А вот рыжая щетина на плечах и спине, за которой никто не ухаживал, не смазывал бальзамом и не расчёсывал, наоборот, росла как заговорённая.

От этого внешность Павла Петровича приобретала несколько комические черты. «Ну, чисто обезьян» — так выразилась одна из молодых дамочек, когда вчера он выходил из моря.

—Почему бы этим волосам на спине, животе и руках не расти на голове? — вслух пробурчал мужчина, быстро намыливая свой «шерстяной» живот, — Вот, переселить бы их на лысину, убрать пузо, тогда я — самый обаятельный и привлекательный!

Хмыкнув и вспомнив старый фильм, где бабы не первой молодости убеждали себя в том, что «все мужики от них без ума», и они «ими вертят как хотят!», Павел Петрович тоже решил отказаться от самобичевания. А что в нём хорошего? Кроме несварения желудка, самокритика ни на что не влияет. Наоборот! Нужно себя хвалить! Любить! Найти достоинства в своей внешности и почувствовать уверенность! Да! Тогда и бабы, почувствовав в нём «уверенность настоящего самца», сами прибегут к нему!

Павел Петрович вдохновился и загорелся новой идеей. Теперь главное: убедить самого себя в собственной привлекательности. Желательно вслух. Как в том фильме.

Нет, ну в самом деле, вдруг задумался мужчина и снова повернулся боком к зеркалу, одновременно, втягивая живот, — Ну, хорош, же! Рост нормальный! Плечи — широкие! Мускулы — есть! Я, действительно, КРАСАВЕЦ! Точно!

И начал, смывая мыло с тела, сам себя вслух расхваливать, громко и уверенно:

—Я — самый красивый мужик на Земле! Я — лучше всех! У меня — широкие плечи! Мощные бицепсы! Я — КРАСАВЕЦ!

Слово «красавец» Павел Петрович повторил раз сто, громко и уверенно. Так что под конец и сам поверил в это.

— Крааа-сааа-весссс… крааассс-ааа-весссс… — вдруг прошелестело рядом с Павлом Петровичем, а струи воды, которые только что мягко и безвольно стекали с его тела, внезапно изменили свою структуру, став более плотными, упругими, настойчивыми.

Мужчине казалось, что вода гладит его по телу, создавая тот самый странный шелест:

— Крааасаааа-ве-сссс… да, краааа-сссса-весссс…. мой…

—Ой! — каким-то не своим голосом пискнул Павел Петрович, стыдливо прикрывая ладошками то, что он не собирался подставлять под струи бесстыжей воды.

— Краааа-ссса-веееесссс… — не заметив нервных взбрыков жертвы, продолжала шелестеть вода, разминая упругими струями плечи и спину Павлу Петровичу. Затем, водяные змеи пробежались по ногам, зависнув мириадами крошечных капелек на волосках, покрывающих голени.

— Убрааа-ть шшер-сссть ссс-дессь? — вдруг прошелестел голос, а струи воды легко погладили волосатые ноги, плечи и спину, — Хочешшшь? Могуу убрааать… краааа-ссса-весссс…

Вместо ответа Павел Петрович икнул. А потом, «была-ни была!», как в детстве, когда бассейн с вышки в 15 метров, прыгнул:

—Да! убери! Если можешь… стой! — вдруг осмелел мужчина, —А можно их перенести мне на голову? Пусть там растут… а?

Вода, нарушая все законы физики, поднялась струёй вверх и стала литься на голову мужчине. Тот замер, прислушиваясь к своему состоянию. Пока ничего страшного, кроме говорящей воды и собственной мысли, что «Павел Петрович, должно быть, поскользнулся на куске мыла, упал, долбанулся головой и сейчас в коме» — не было.

Потом тихий голос вновь прошелестел: «Нет, перенесссс-ти не могууу…»

Павел Петрович понятливо вздохнул: «Да уж… волосы такая странная вещь, если их нет, то уже не вернёшь…»

Его поток грустных мыслей был опять прерван шелестом воды:

—Но могуу ноо-вые вырааа-ссс-тить… какой хоо-чешшшь ц-ссс-вет?

—Тёмный! Шатен! — шёпотом прокричал Павел Петрович, и в ожидании чуда тут же схватился за лысину, забыв про то «самое важное», что так долго прятал под ладошками. И тут же был наказан: шаловливая вода радостно его погладила, прошептав:

— Крааа-сссса-весссс…. краааа-сссаве-сссссс…

А Павел Петрович снова ойкнув, как девица на выданье, впервые увидевшая своего жениха в трусах и носках, быстро выскочил из душевой, закручивая вентили кранов. Его щёки были пунцовые, глаза — «квадратные», а внутреннее состояние требовало водки.

Вечер прошёл томно. Под водочку с красной икоркой Павел Петрович повеселел, вода больше не шелестела, за непотребные места не хватала, и вообще, вела себя спокойно. Хотя, может, потому что мужчина не открывал кран? Впрочем, на ночь, тайком озираясь, хотя никого в квартире не было, Павел Петрович на цыпочках проник в душевую, и с колотящимся сердцем, набрав немного холодной воды в чашку, выпил пару глотков и помазал себе лысину.

Затем, выскользнув с таким видом, словно он ограбил Форт Нокс, убил Кеннеди и срубил голубую ель возле Кремлёвской стены, Павел Петрович лёг спать.

Ночью ему снилась разная абракадабра, за ним кто-то бежал, просил налить стаканчик «живой воды», обещал быть с ним «в горе и в радости, в болезни и здравии», и всё бы ничего, пугал только низкий бас преследователя.

Утро порадовало Павла Петровича ярким солнышком, пением птичек за окном и густой мелкой щетиной на лысине.

Начиналась новая жизнь.